Читать
Скарлетт О’Хара не была красавицей, но мужчины вряд ли отдавали себе в этом отчет, если они, подобно близнецам Тарлтонам, становились жертвами ее чар. Очень уж причудливо сочетались в ее лице утонченные черты матери — местной аристократки французского происхождения — и крупные, выразительные черты отца — пышущего здоровьем ирландца. Широкоскулое, с точеным подбородком лицо Скарлетт невольно приковывало к себе взгляд. Особенно глаза — чуть раскосые, светло-зеленые, прозрачные, в оправе темных ресниц. На белом, как лепесток магнолии, лбу — ах, эта белая кожа, которой так гордятся женщины американского Юга, бережно охраняя ее шляпками, вуалетками и митенками от жаркого солнца Джорджии! — две безукоризненно четкие линии бровей стремительно взлетали косо вверх — от переносицы к вискам.
Новое зеленое в цветочек платье Скарлетт, на которое пошло двенадцать ярдов муслина, воздушными волнами лежало на обручах кринолина, находясь в полной гармонии с зелеными сафьяновыми туфельками без каблуков, только что привезенными ей отцом из Атланты. Лиф платья как нельзя более выгодно обтягивал безупречную талию, бесспорно самую тонкую в трех графствах штата, и отлично сформировавшийся для шестнадцати лет бюст. Но ни чинно расправленные юбки, ни скромность прически — стянутых тугим узлом и запрятанных в сетку волос, — ни степенно сложенные на коленях маленькие белые ручки не могли ввести в обман: зеленые глаза — беспокойные, яркие (о сколько в них было своенравия и огня!) — вступали в спор с учтивой светской сдержанностью манер, выдавая подлинную сущность этой натуры. Манеры были результатом нежных наставлений матери и более суровых нахлобучек Мамушки. Глаза дала ей природа.
Какое платье сделает ее особенно неотразимой в глазах Эшли? С восьми часов утра она примеряла то одно, то другое и теперь стояла расстроенная, подавленная, в кружевных панталонах, корсете и в трех пышных полотняных, отделанных кружевом нижних юбках. А отвергнутые платья пестрыми грудами шелка, оборок и лент громоздились вокруг нее на полу, на постели, на стульях.
Розовое платье из оргаиди с длинным ярко-красным поясом, несомненно было ей к лицу, но она надевала его прошлым летом, когда Мелани приезжала в Двенадцать Дубов, и та, конечно, могла его запомнить. А значит, ничто не помешает ей съязвить на этот счет. Черное бомбазиновое с буфами на рукавах и большим стоячим кружевным воротником выгодно оттеняет ее ослепительную кожу, но нельзя не признаться, что оно ее чуточку старит. Скарлетт озабоченно шагнула к зеркалу и вгляделась в свою шестнадцатилетнюю мордашку, словно боясь увидеть морщины или дряблый подбородок.
Стоя перед зеркалом, она изогнулась в талии, чтобы оглядеть себя сбоку, и не обнаружила в своей фигуре ни малейшего изъяна. Не слишком длинная шея была приятно округлой и соблазнительной, как и руки, да и выглядывавшие из корсета груди были очень милы. Не в пример многим шестнадцатилетним девчонкам, ей никогда не приходилось пришивать крошечные шелковые оборочки к подкладке лифа, чтобы придать фигуре более пышные формы. Ее радовало, что у нее, как у Эллин, тонкие, длинные кисти рук и маленькие ступни, и, конечно, ей хотелось бы стать такой же высокой, как Эллин, но в общем Скарлетт была вполне довольна своим ростом. Обидно, что платье закрывает ноги, подумала она, приподняв нижние юбки и окидывая взглядом округлые стройные ножки, выглядывавшие из-под панталон. Что говорить, у нее очень хорошенькие ножки. Даже девочки в фейетвиллском пансионе всегда ими восхищались. И уж конечно, такой тонкой талии, как у нее, нет ни у кого, не только в Фейетвилле и Джонсборо, а, пожалуй, и во всех трех графствах, если на то пошло.
Все девушки Атланты были окружены плотным кольцом кавалеров. Даже самые некрасивые держались, как писаные красавицы. И что еще обиднее — все были в таких нарядных, таких прелестных платьях!
А, она, словно ворона, сидела в этом душном, черном, застетегнутом на все пуговицы платье с закрытым воротом и длинными рукавами, без единого кусочка кружев или тесьмы, без всяких украшений, кроме траурной броши из оникса, подарка Эллейн, сидела и смотрела на проходивших мимо интересных мужчин, на девиц, льнущих к своим кавалерам, повиснув у них на руке. И все ее несчастья оттого, что Чарльз Гамильтон ухитрился подхватить корь! Он даже не сумел пасть, овеянный славой на поле боя, чтобы дать ей возможность хотя бы гордиться им!
И, полная этих мятежных дум, она, пренебрегая наставлениями Мамушки, постоянно твердившей ей, что нельзя опираться на локти — они станут жесткими и сморщенными, — оперлась локтями на прилавок, наклонилась вперед и принялась глядеть в зал. Ну и что? Ну и пусть станут уродливыми! Едва ли у нее будет когда-нибудь возможность выставлять их напоказ.
С алчной завистью смотрела ока на проплывавшие мимо нарядные платья: сливочно-желтое муаровое, украшенное гирляндами розовых бутонов; алое атласное — она насчитала на нем восемнадцать оборочек, обшитых по краям узенькими черными бархатными ленточками; а на эту юбку пошло не меньше десяти ярдов бледно-голубой тафты, поверх которой пенятся каскады кружев… а эти полуобнаженные груди с соблазнительно приколотыми у глубокого декольте цветами… Мейбелл Мерриуэзер в яблочно-зеленом тарлатановом платье, с таким огромным кринолином, что талия казалась неправдоподобно тонкой, направилась к соседнему киоску под руку с зуавом. Платье было отделано бесчисленными воланами и оборками из кремовых французских кружев, доставленных в Чарльстон с последней партией контрабанды, и Мейбелл так горделиво: выступала в нем, словно это не капитан Батлер, а она сама прорвалась с кружевом через блокаду. — «Конечно, я бы выглядела великолепно в этом платье, — с неукротимой завистью думала Скарлетт. — У нее же талия, как у коровы! А этот яблочно-зеленый оттенок так идет к цвету моих глаз. И как только белокурые девушки отваживаются надевать такие платья? Кожа у нее кажется зеленой, как заплесневелый сыр. И додумать только, что мне уж никогда не носить такие цвета. Даже когда я сниму траур. Нет, даже если снова выйду замуж. Тогда моими цветами станут темно-серый, коричневый я лиловый».
_________
И вот как-то ясным летним утром, несколько недель спустя, он появился снова с пестрой шляпной картонкой в руке и, предварительно убедившись, что в доме, кроме Скарлетт, никого нет, открыл перед ней эту картонку. Там, завернутая в папиросную бумагу, лежала шляпка при виде которой Скарлетт вскричала:
— Боже, какая прелесть! — и выхватила ее из картонки. Она так давно не видела и тем паче не держала в руках новых нарядов, так изголодалась по ним, что шляпка эта показалась ей самой прекрасной шляпкой на свете. Она была из темно-зеленой тафты, подбита бледно-зеленым муаром и завязывалась под подбородком такими же бледно-зелеными лентами шириной н ладонь. А вокруг полей этого творения моды кокетливейшими завитками были уложены зеленые страусовые перья.
— Наденьте ее, — улыбаясь, сказал Ретт Батлер. Скарлетт метнулась к зеркалу, надела шляпку, подобрала волосы так, чтобы видны были сережки, и завязала ленты под подбородком.
Еще больше, чем люди, Скарлетт занимали наряды, которые покупал ей Ретт, выбирая сам цвета, материи и рисунок. Кринолинов уже не носили, и новую моду Скарлетт находила прелестной — перед у юбки был гладкий, материя вся стянута назад, где она складками ниспадала с турнюра, и на этих складках покоились гирлянды из цветов, и банты, и каскады кружев. Вспоминая скромные кринолины военных лет, Скарлетт немного смущалась, когда надевала эти новые юбки, обрисовывающие живот. А какие прелестные были шляпки — собственно, даже и не шляпки, а этакие плоские тарелочки, которые носили надвинув на один глаз, а на них — и фрукты, и цветы, и гибкие перья, и развевающиеся ленты. (Ах, если бы Ретт не был таким глупым и не сжег накладные букли, которые она купила, чтобы увеличить пучок, торчавший у нее сзади из-под маленькой шляпки!) А тонкое, сшитое монахинями белье! Какое оно прелестное и сколько у нее этого белья! Сорочки, и ночные рубашки, и панталоны из тончайшего льна, отделанные изящнейшей вышивкой, со множеством складочек. А атласные туфли, которые Ретт ей купил! Каблуки у них были в три дюйма высотой, а спереди — большие сверкающие пряжки. А шелковые чулки — целая дюжина, и ни одной пары — с бумажным верхом! Какое богатство!
___________
Она поднялась во весь рост и посмотрела на дом на холме. Всего полчаса тому назад она считала, что потеряла все, кроме денег, – все, что делало жизнь желанной: Эллин, Джералда, Бонни, Мамушку, Мелани и Эшли. Оказывается, ей надо было потерять их всех, чтобы понять, как она любит Ретта, – любит, потому что он сильный и беспринципный, страстный и земной, как она.
"Я все ему скажу, – думала она. – И он поймет. Он всегда понимал. Я скажу ему, какая я была дура, и как я люблю его, и как постараюсь все загладить".
Она вдруг почувствовала себя сильной и такой счастливой. Она уже не боялась больше темноты и тумана, и сердце у нее запело от сознания, что никогда уже она не будет их бояться. Какие бы туманы ни клубились вокруг нее в будущем, она теперь знает, где найти от них спасение. Она быстро пошла по улице к своему дому, и каждый квартал казался ей бесконечно длинным. Слишком, слишком длинным. Она подобрала юбки и побежала. Но она бежала не от страха. Она бежала, потому что в конце улицы ее ждали объятия Ретта.
